Ekaterina Polianichko

Восславляю тебя, Красота! Наряду с любовью, надеждой, правдой и созиданием, ты – один из главных смыслов жизни на этой маленькой грязной планете. Ты существуешь вне времени и пространства, проявляясь где и когда захочешь. Твои мощные линии видны в тяжелой мускулатуре боевого быка – потомка легендарного тура. Ты с силой выплескиваешься огромными волнами на тихоокеанский берег, и местные не рискуют войти в воду – ведь твои гигантские рога смертносны. Твои решительные штрихи проступают в абрисе идеальной головы вороного испанского жеребца, поднимающего верхнюю губу и обнажающего зубы, обоняя течную кобылу. 

Моя память полна твоих великолепных следов. Вот кошачьи глаза высокого русского парня – вечернее солнечное золото преломилось в них, и в теплой зелени вдруг проступила ты. Вот голубая рубашка подчеркивает плоский живот ловкого наездника. Вот пожилой, казалось бы, уже не имеющий никакого отношения к тебе, Красота, мужчина, выпрямился, вспомнил что-то – и по его изборожденному временем лицу пробежал твой отблеск, и стало понятно, что десятилетия назад он привлекал взгляды и разбивал сердца. 

Вчера ночью небо было особенно высоким, да еще и пятнистым, как коровья шкура – черный фон, полупрозрачные серебристые облака. Луна время от времени исчезала за облаками, подсвечивая их огромную ледяную изнаночную сторону. 

Я вышла долить воды лошадям и так и встала, задрав голову, на полпути между комнатой и верхними конюшнями. Меня окружали разномастные породистые собаки. 

- Вроде, все есть. Два жеребца. Три кобылы. Мерины. Жеребята. Кобели. Суки. Деревья, - мысленно объясняла я Луне. - Люди, кому можно о них рассказать. Люди, кто мне расскажет. Все для жизни есть. Или не все? Одного нет – самого важного и главного человека, для которого и я была бы самой важной и главной. 

Луна слушала, не моргая, не меняя выражения лица. 

- Вот у тебя Солнце есть. Вы, конечно, видитесь не слишком часто, и при затмениях закрываете свет друг друга, но все же. А у меня что? У всех моих близких есть кто-то, кто им важнее, чем я. У мамы моей, пожалуй, нет, но там отдельная история, малополезная.

Мне стало тоскливо. Я дошла до баков с водой, взяла ведро и напоила лошадей. Они были теплыми, дышали, двигались, реагировали на голос и жесты, и это отвлекало и даже развлекало. 

Дикие маки закрыли свои небольшие белые лица лепестками, и только тогда я обратила внимание на расходящуюся фрактальную остроту листьев этих растений. Небо молчаливо предупреждало о скором дожде, а дорога вела в гору - быстрее идти не получалось.  

- Когда ты перестаешь бесконечно говорить – начинаешь слышать, - подумала я. Если не цепляться за любовь, как утопающий – за соломинку – начнешь любить. Если отойдешь на почтительное расстояние – сможешь остаться.

Первые капли дождя упали на мою парадную фетровую шляпу. Не испортится ли она от воды? Успею ли я добраться до ранчо в обещанный час? Разрешай или запрещай, а дождь, цветы и человеческое или звериное сердце все равно сделают свою работу.  

В ночь, когда я захотела узнать правду, случился сильный туман. Сад стал огромным – окружающие его стены исчезли, вместо них по горам растеклась белесая бесконечность. Деревья, застигнутые врасплох, застыли, прихотливо раскинув ветви, и сделали вид, что ничего такого не обсуждали, и даже говорить не умеют.

- Что останется от моей любви, если я заберу себе все надежды и страхи ребенка, запертого в пустой квартире? - думала я, шагая от верхних конюшен к нижним по невероятно удлиннившейся шахматной дорожке. - Если я не только головой, но и кровью, и костным мозгом пойму, что никто, кроме меня самой, не должен, не хочет и не может защитить меня прошлую, уже не существующую, от ледяного ветра, пронесшегося над совсем другой точкой мира двадцать или тридцать лет назад? Кого я увижу перед собой – и увижу ли?

Час назад я выключила насос. Баки были переполнены. Я зачерпнула полное ведро холодной, драгоценно блестящей воды, подошла к двери первого денника и сказала несколько слов Гнедой, чтобы та не испугалась моего появления.

Когда я эмигрировала, был разноцветный июньский день.  

Я плохо видела. Москва походила на огромную кастрюлю перекипевших щей

– слишком густая. Есть можно, но не вкусно.

Вокруг говорили по-русски – тогда еще наяву.  

Нет, прощания не потребовалось. Оформление багажа, посадочные талоны,  

Заоблачные цены в буфете – все походило на очередную командировку.  

Регистрация, металлоискатели. Гулкость и нечеловеческие размеры аэропорта.  

Не помню, какой авиакомпанией я летела. В тот день знала, а сейчас – нет.  

Наверное, и не нужно всего этого – поднимать глаза в небо над Евразией;  

Стараться различить лица, антропологически сходные с твоим;

Принюхиваться к условно родному воздуху (я не москвичка). 

Если, стоя на крыше, начинаешь любоваться городом, ты не прыгнешь.  

Ты не спрячешься в чужих безразличных руках от Страха Господня.

Никто не найдет в твоих холодных ладонях укрытия от стрел ветра и осколков дождя.

Каждое живое существо начинает и перестает дышать так, как если бы рядом не было ничего, кроме скал, солнца и соленой воды.  

29.09.2019

Из подсвеченных лежащим в долине огромным городом облаков сочится тёмное молчание. У лошадей есть вода, у собак – пища, у тебя – время. Полное ведро на каждую лошадь. Три миски корма на десять собак. Неизвестное количество вдохов и выдохов на человеческую душу.  

Ты слишком долго смотрела вниз. Туда, где громоздятся дома и огни. Надеялась, что тебя увидят. Ты читала вслух стихи, почти веря, что кто-то разделит с тобой сладость их ритма. Ты задавала лишние вопросы и безнадежно прислушивалась к тишине. Однажды тебе пришел ответ – белый бумажный прямоугольник, без единого слова.
 

Желтая лампа в твоей комнате тоже золотит огромное тяжелое небо. Для этого не нужно, чтобы кто-либо, кроме теплых, больших животных, тебя слышал. 

29.09.2019

Aquí está un caballo color miel, brillante; bufa, se azota los flancos con la cola, escarba la tierra con su casco. Tiene ojos oscuros y suaves, con pestañas doradas. Si los miras, te perderás en su dulce profundidad. 

Su aliento tiene aroma a pasto fresco. Este caballo no conoce la noche, ni el día, ni la hora, ni la razón. No sabe ni por qué fue su primer suspiro, ni cuándo será el último. 

Hasta cuando sus pestañas se hacen más cortas y ennegrecen, sigue ignorando su destino. Hasta cuando se convierte en un hombre de ropa sencilla quien, con paso rápido y firme, baja por el sendero para encontrar a sus iguales, para invitarlos a probar el vino que lleva en su bota. 

En aquel momento, tampoco sé donde estoy ni a dónde voy. Ni tú lo sabrías de ti.

(traducción: Jesús Torres Briones)

У тебя сорочьи глаза – огромные, пугливые, почти черные, окаймленные звездным сиянием. Твоя легкая голова гордо поднимается на лебединой шее. Твои копыта – маленькие серебряные чашки.  

Поставить ногу в стремя непросто: ты отодвигаешься, разворачиваешься, не останавливаешься ни на мгновение. Не каждая запрыгнет на твою спину.  

- Можно? - спрашиваю я.  

На твоем бедре выжжены чужие инициалы. Ты никогда не будешь моим, но через секунду я уже вижу серые пряди твоей гривы, твои белые уши, узкую каменистую тропу между скал и сосен: ты разрешил.

Красные капли незнакомых цветов разбросаны слева и справа от дороги. Для этой картины нужны только три краски – кровавый, белый, серый.  

Ты ненавидишь поводья, но с тобой можно договориться – голосом и положением тела. Тебе нельзя приказывать. Тебя можно только просить.  

Твой бег – как птичий пух. Над нами синяя бесконечность и облака неправильной формы. Под нами высокая кукуруза, вершины деревьев, квадратные нагромождения домов, огромный город и окружающие его вулканы.  

В другой жизни другая я двадцать лет подряд любуюсь на нашу жестокую страну с твоей высоты.  

08.08.2019

Cuando la ciudad se cubra de agua; cuando peces, sapos, ajolotes y serpientes marinas infesten avenidas y callejones; cuando no te salven ni manga, ni sombrilla, ni botas de hule, ni clases de natación, ni aún las chinampas; ven, sube a mi montaña y lanza una piedra a mi ventana.

Sube por mi escalera, prenderé una lámpara amarilla, siéntate a la mesa y te daré la espalda para servir la cena: 

– Aquí tienes lo que hay. La tienda está cerrada, pero que no te de pena. Igual y mañana ya no se podrá comprar nada, y hoy tenemos pan, pescado y cigarros ¿Gustas una taza de té? –

No me cuentes nada, pues ya lo he visto todo; los conozco a ustedes, en aquellos tiempos y ahora, a través del lago que acaba de renacer.